«Что приобретаешь в свободе,
то теряешь в порядке»
/Пабло Пикассо/

На сетчатке глаза этого художника и, разумеется, в подсознании навсегда остались панорама гор и с раннего детства в кровь и плоть вошедшее ощущение огромного пространства и простора, звуки ветра и запах дыма из домашнего очага. Того самого дыма, который был когда-то назван поэтом «дымом отечества».

Сегодня вместо гор и далей Газали-Дибира Израилова окружают городские дома российской столицы. Характерно, что обитает он в своей полуподвальной мастерской буквально под многотонными толщами этих домов. Может быть в силу этого контраста горы в детстве и отрочестве и город в юности и в зрелые годы искусство Израилова столь противоречиво и практически несоединимо в одно целое. Более того, даже такой единый вид изобразительного искусства, как живопись, и та делится у него на фигуративную и предельно реалистическую, с одной стороны, и умозрительную, наделенную тягостной эстетикой сюрреализма с другой. В данном случае определение «тягостный сюрреализм» относится
не только к конкретному творчеству нашего автора, попавшего в силовое поле огромного города. Сюрреализм тягостен в своей основе как искусство иррациональных сновидений и вязкой аморфной и зачастую подавляющей сознание пластики. Поклонники этого стиля могут привести десятки имен великих сюрреалистов творивших в только что ушедшем в прошлое ХХ веке Сальвадор Дали, Рене Магрит, Де Кирико Джорджо, Эрнест Макс и т.д. Но и этот список великих ничего не изменит в принципиальной природе явления, порожденного разрушительным веком мировых войн, революций, научных открытий и любых иных событий, деформирующих сознание и сердце человека.

В 1996 году в краткой автобиографической статье «Автор о себе» Израилов написал: «Меня волнуют разные темы и одна из них война. Законы человечества находятся между моралью и аморальностью и, к сожалению, люди за двадцать веков новой эры не смогли научиться избегать кровопролитий. Поэтому вся «агрессивная» часть моего творчества направлена против войны и диктата («Двадцатая Гаргона», «Развод», «Большая голова», «Двацатая История»… )». Но для нас важны не только и не столько словесные декларации художника, которых зритель чаще всего не знает, а собственно изобразительный ряд картины
и графические серии. Только по ним мы судим о гуманном или антигуманной направленности творчества.

В живописи Израилова конца 80-х начала 90-х годов «агрессивная часть» преобладает и упомянутые им четыре программные картины по пластике и образному строю мало чем отличаются от картин, которые по своему смыслу вроде бы не могут претендовать на агрессивность («Роза», «Блеск», «Индюк», «Разлом», «Бабуби», «Противление» и т.д.). Видимо, экспрессивная манера письма и рисования сама по себе обладает достаточной силой инерции, чтобы увлечь художника на «агрессивный путь самовыражения». И тут не столь важно, что он хочет изобразить. Решающим моментом оказывается, как он это делает.

Любопытно, что как только Израилов возвращается к сугубо дагестанской реальности ( «Арчи», «Мой Дагестан») или к нейтральным общечеловеческим темам мирной жизни («Цветение», «Пан», «Большая кукла», «Графия»), там сразу же все его экспрессивные вихри и линейные изломы затихают или делаются более плавными и округлыми, и только цветовое напряжение, особенно холодная часть спектра, остается почти всегда активным.

Я не думаю, что художник, живущий в большом городе, окончательно утрачивает способность к спокойному и гармоничному выражению своих чувств и мыслей. Подтверждением тому большинство графических произведений Израилова. Энергия обуревающих его страстей в графике ничуть не меньше. Они не считюет нужным специально преподносить их в приглушенном виде. Но показательно при этом, что графика творца оказывается в конечном счете более острой из-за отсутствия открытого цвета и более тонкой разработки свето-теневых градаций. С бумагой художник взаимодействует значительно деликатней. Материал в данном случае дисциплинирует руку, и мы тоньше воспринимаем искрящуюся серебряную структуру изображения ( «Страсть», «Свобода», «Танец», «Кароль людей», «Биллиард», «Город», «Фешнн», «Столп»…), не говоря уже о сугубо реалистических спокойных пейзажах («Цунтинка», «Монсерат», многочисленные натурные рисунки, созданные в Дагестане, Средней России или за рубежом). Дело тут вовсе не в предпочтении одного вида искусства другому. Живопись и графика Израилова составляют единое поле его многоликого мироощущения. Но я при этом как профессиональный зритель не могу себе отказать в ощущении большей цельности и концентрированности, которые получаю от его автолитографий и непосредственного рисования, от их большей светоносности и орнаментальной ритмичности. Возможно, в графике проявляется какой-то своеобразный положительный атавизм этого художника, его подсознательное родовое чувство архаики, живущее в дагестанской пластике.

Согласно известной поэтической формуле Бориса Пастернака, обращенной творческой личности («Но поражений от побед ты сам не должен отличать») художник далеко не всегда может в процессе работы точно определить, что у него получилось, а что нет. Но полностью передоверять отбор содеянного другим или даже его величеству Времени художник тоже не вправе. Так или иначе только он сам — главный строитель своего искусства. Что из этого искусства окажется востребованным, а что нет эту тайну действительно никто заранее открыть не может.

Израилов целеустремленно работает в очень разных областях помимо станкового искусства. Тем не менее по его собственному признанию самыми любимыми остаются живопись и графика. Почему? Видимо, потому, что в них он зависит только от себя, а не от «заказа и всех побочных обстоятельств, связанных с вкусовыми пристрастиями людей, материалами и технической стороной производства.

Выйдя из горного аула и осуществляя свое призвание, художник в Москве, Газали-Дибир Израилов, к счастью, не забывает, что «место, откуда ты родом, — центр вселенной…», и добавляет тут же для себя и для всех: «Береги его». Это означает, что в его организме сохранились не только центробежные, но и центростремите — льные силы. Следовательно, у нас, зрителей, есть надежда на мир в его душе и творчестве, надежда на то, что гармония гор восторжествует …