•ЭХО КАВКАЗА- № 3(6) 1994 год
Свое кредо художник формирует следующим образом:
«Свет, возникающий из темноты и эмоционального хаоса,
создает образы, выраженные пластическим языком».

ГАЗАЛИ-ДИБИР Израилов родился в ауле Кобосида Нагорного Дагестана 15 июня 1942 года в многодетной семье. В 1975 г. закончил факультет художественного конструирования Московского художественно-промышленного училища (бывшее Строгановское), где затем и преподавал. С начала 80-х годов параллельно с графикой художник много занимается станковой живописью. Произведения художника находятся в музеях и частных собраниях России, республик СНГ, а также США, Германии, Швейцарии, Алжира, Франции, Вьетнама, Италии, Югославии…

Родина художника — Дагестан, сам он аварец, но в работах его нет экзотических восточных мотивов, да и сама его живопись скупа на декоративность. Как и суровая душа горца при внешней сдержанности, даже замкнутости, живопись его таит в себе скрытую энергию и внутренний жар. Умение взглянуть на муки и радости человеческие с высоты позволяет назвать этого художника философом, мыслящим чувственными пластическими образами. В работах Израилова извечные темы даны в остром, тревожном осмыслении человека конца XX века.

Прежде всего это, конечно, любовь — «соединение, сочетание и поединок роковой» мужского и женского начала. Картина «Цветок», с ее благородным серебристо-серым тоном и «бархатом» фактуры несет в себе лишь легкое нарушение равновесия этих двух начал. Это как бы современная интерпретация пленительного «Аленького цветочка», отягченная представлениями нашего века. Но вечная красота, воплощенная в светящемся алом цветке, здесь еще способна спасти мир.

В картине «Противление» тема любви представлена совершенно в ином плане. Пространство здесь становится чрезвычайно агрессивным, вступают в ход центробежные силы, отталкивающие друг от друга «половинки» вечного целого. ХАОС потока времени безжалостно раздирает и расчленяет их, уносит в воронки разнонаправленных смерчей. Чем же грозит это стремление к обретению полной свободы от своей «половины»? Исчезновением в потоке небытия. Так как высшее проявление свободы, если додумать эту мысль до конца, — смерть. Но неожиданно трагедийный «вечностный смысл» картины «Противление» сбивается самим художником, его иронией. Картина, построенная по принципу амбивалентности, превращается через композиционный прием в грубый перевертыш валета. Игра полярными понятиями: верх-низ, мужское-женское доводит образ до логического гротескного конца — перед нами как бы разменная карта в вечной игре — жизни. И жизнь эта жестока и страшна, об этом напоминает неожиданное карточное крапление: валет «пик» превращается из черного как бы в запекшийся сгусток крови.

В картине «Три пространства» — размышлении художника о человеческой жизни — гармония рождается между створками мрака «небытия» и «послебытия». В центре этого своеобразного триптиха в драгоценных переливах голубого, бирюзового, сизо-лилового происходит таинство зарождения любви. Через «Три пространства» проходит красная кровавая нить, нить судорожно извивающейся человеческой судьбы, которая безжалостно обрывается невидимыми руками Мойры у черного лика смерти, угадывающегося в глухом мраке «третьего пространства».

РАЗМЫШЛЕНИЯ над судьбами вечной женственности в этом жестоком урбанизированном мире приводят Газали-Дибира к созданию таких образов, как современная Валькирия («Пенза»), где взгляд женщины «убран» под слепую маску лица, а змеящиеся волосы наводят мысль о новой Горгоне XX века. В полотне «ХХ-Горгона» мифологический образ оборачивается страшным и одновременно жалким мутантом. Но главное — Горгона тревожит и предостерегает — никакие леденящие глаза Горгоны Медузы не могли бы сделать с миром того, что сделал с ним Венец творения — Человек. Недаром на другой картине «Горгонида» — героиня, упавшая ниц, буквально захлебывается в своих же волосах-змеях, захлестывается ими.

Трагично полотно «История-ХХ». Художник сталкивает здесь лишь два цвета — красно-оранжевый — Страшного суда и черный — Мрака неизвестности Будущего. Это страстный крик художника — проклятие миру, несущему экологическую катастрофу, стоящему на грани самоуничтожения. Апокалиптические мотивы звучат и в других произведениях, как «Гамаюн», «Земля и небо», «Бетер». В своеобразном портрете «Жжин» перед нами предстает фантастическое существо, являющееся как бы сгустком тревоги человеческого подсознания в образе глаза. Лейтмотивом здесь как бы звучат слова поэта: «Я одинок, как единственный глаз идущего к слепым человека».

Так неужели творчество Израилова последних» 10-ти лет озарялось лучами лишь черного солнца? Вовсе нет! И об этом свидетельствуют не только «Цветок», «Радуга», «Стэп», но и последняя его работа «Странствия». По каким бы кругам ада ни блуждала душа художника, он находит выход к свету. И свет этот астральный, и одновременно материализующий в себе чувственные образы, звучит в полную силу в этой белой симфонии. Он живет и дышит, пульсирует и дарит очищение измученной душе.

И прав художник-философ Израилов: «Свет белее, чем белый цивег»,-и именно так называется рукопись сборника его мыслей-афоризмов.