«Чёрное солнце Газали-Дибира». Марина Мацкевич•ЭХО КАВКАЗА- № 3(6) 1994 год
Свое кредо художник формирует следующим образом:
«Свет, возникающий из темноты и эмоционального хаоса,
создает образы, выраженные пластическим языком».ГАЗАЛИ-ДИБИР Израилов родился в ауле Кобосида Нагорного Дагестана 15 июня 1942 года в многодетной семье. В 1975 г. закончил факультет художественного конструирования Московского художественно-промышленного училища (бывшее Строгановское), где затем и преподавал. С начала 80-х годов параллельно с графикой художник много занимается станковой живописью. Произведения художника находятся в музеях и частных собраниях России, республик СНГ, а также США, Германии, Швейцарии, Алжира, Франции, Вьетнама, Италии, Югославии…Родина художника — Дагестан, сам он аварец, но в работах его нет экзотических восточных мотивов, да и сама его живопись скупа на декоративность. Как и суровая душа горца при внешней сдержанности, даже замкнутости, живопись его таит в себе скрытую энергию и внутренний жар. Умение взглянуть на муки и радости человеческие с высоты позволяет назвать этого художника философом, мыслящим чувственными пластическими образами. В работах Израилова извечные темы даны в остром, тревожном осмыслении человека конца XX века.

Прежде всего это, конечно, любовь — «соединение, сочетание и поединок роковой» мужского и женского начала. Картина «Цветок», с ее благородным серебристо-серым тоном и «бархатом» фактуры несет в себе лишь легкое нарушение равновесия этих двух начал. Это как бы современная интерпретация пленительного «Аленького цветочка», отягченная представлениями нашего века. Но вечная красота, воплощенная в светящемся алом цветке, здесь еще способна спасти мир.

В картине «Противление» тема любви представлена совершенно в ином плане. Пространство здесь становится чрезвычайно агрессивным, вступают в ход центробежные силы, отталкивающие друг от друга «половинки» вечного целого. ХАОС потока времени безжалостно раздирает и расчленяет их, уносит в воронки разнонаправленных смерчей. Чем же грозит это стремление к обретению полной свободы от своей «половины»? Исчезновением в потоке небытия. Так как высшее проявление свободы, если додумать эту мысль до конца, — смерть. Но неожиданно трагедийный «вечностный смысл» картины «Противление» сбивается самим художником, его иронией. Картина, построенная по принципу амбивалентности, превращается через композиционный прием в грубый перевертыш валета. Игра полярными понятиями: верх-низ, мужское-женское доводит образ до логического гротескного конца — перед нами как бы разменная карта в вечной игре — жизни. И жизнь эта жестока и страшна, об этом напоминает неожиданное карточное крапление: валет «пик» превращается из черного как бы в запекшийся сгусток крови.

В картине «Три пространства» — размышлении художника о человеческой жизни — гармония рождается между створками мрака «небытия» и «послебытия». В центре этого своеобразного триптиха в драгоценных переливах голубого, бирюзового, сизо-лилового происходит таинство зарождения любви. Через «Три пространства» проходит красная кровавая нить, нить судорожно извивающейся человеческой судьбы, которая безжалостно обрывается невидимыми руками Мойры у черного лика смерти, угадывающегося в глухом мраке «третьего пространства».

РАЗМЫШЛЕНИЯ над судьбами вечной женственности в этом жестоком урбанизированном мире приводят Газали-Дибира к созданию таких образов, как современная Валькирия («Пенза»), где взгляд женщины «убран» под слепую маску лица, а змеящиеся волосы наводят мысль о новой Горгоне XX века. В полотне «ХХ-Горгона» мифологический образ оборачивается страшным и одновременно жалким мутантом. Но главное — Горгона тревожит и предостерегает — никакие леденящие глаза Горгоны Медузы не могли бы сделать с миром того, что сделал с ним Венец творения — Человек. Недаром на другой картине «Горгонида» — героиня, упавшая ниц, буквально захлебывается в своих же волосах-змеях, захлестывается ими.

Трагично полотно «История-ХХ». Художник сталкивает здесь лишь два цвета — красно-оранжевый — Страшного суда и черный — Мрака неизвестности Будущего. Это страстный крик художника — проклятие миру, несущему экологическую катастрофу, стоящему на грани самоуничтожения. Апокалиптические мотивы звучат и в других произведениях, как «Гамаюн», «Земля и небо», «Бетер». В своеобразном портрете «Жжин» перед нами предстает фантастическое существо, являющееся как бы сгустком тревоги человеческого подсознания в образе глаза. Лейтмотивом здесь как бы звучат слова поэта: «Я одинок, как единственный глаз идущего к слепым человека».

Так неужели творчество Израилова последних» 10-ти лет озарялось лучами лишь черного солнца? Вовсе нет! И об этом свидетельствуют не только «Цветок», «Радуга», «Стэп», но и последняя его работа «Странствия». По каким бы кругам ада ни блуждала душа художника, он находит выход к свету. И свет этот астральный, и одновременно материализующий в себе чувственные образы, звучит в полную силу в этой белой симфонии. Он живет и дышит, пульсирует и дарит очищение измученной душе.

И прав художник-философ Израилов: «Свет белее, чем белый цивег»,-и именно так называется рукопись сборника его мыслей-афоризмов.

№ 3/ КОСМЫ КОСМИЗМА / Владимир Климов(Газали- Дибир Израилил — в вихре горных метафор)

Дибир Израилов-художник мощных эпических порывов и тонких лирических мотивов, трагических мерцаний. Это – магия контрастов, где контактны контуры радикально разнящихся явлений. Все Музы заключают перемирие в его разноМузом мире. Все это делает Дибирову стилистику особо пластичной и полетной.
Низвержение с горных вершин в андеграундное бродило – не в бездну забрело его кисть, а в езду… «Езду в незнаемое»…
Для одних такой полет был бы – излетом… падением…
Дибирово же движение напомнило мне водопад, который ведь не разбивается об реку низвергнувщись, а – в зорливает, орлит ее… Динамизирует все ее – реки – не конечности даже, а бесконечность…
Дибир не упал с горных высей в московскую впадину (подвалы), а, подобно кавказским дрожжам, взбодрил, взбродил, разбредил богемное жариво своей жаркой энерг(ет)икой…
Контакты, контрасты разнообразной разнообразности сказались в его живописи и графиписи (а его графика сочна, ярка до откровенной живописности) – самым решительным образом…

МЕДИТАЦИИ У КАРТИН ДИБИРА ИЗРАИЛОВА
Блики цвета – выбликовывают из пространства изо-брожжений, бражно и блаженно вымерцывая абрисы света…

Гористость граней – не ранит.Разугленность вершится здесь не впрямую (это было бы скучно), а скученностью изломов и из-рамов – из рам из драмов…
И света цветом залита картина – нас всех космит от этого искрина.
Из горной сумеречи на поверхность полотна ( как будто бы плато) ложилась тень таинственного мра… Вымерцивался мир на грани фола и даже – важно! – художнического происфола.
Символика крутых сгущений смысла бьет зрителя похлеще выстрела. Картина, захватывая в пламенный квадрат, — в Вас долго бродит, не спеша назад…
Дибиров мир – как пир астрален.Температурен темпр темп…И темперамент гор его – игрален: и не остыть от этих тем…

Какого цвета эта песня спета? Да не подвластна нам разгадка эта…Поскольку цвет здесь чувсвенен, игрист – б’ликующ, бережен, о многом говорист…
Цвет философ. Краска – челобродит. Размах такой, что душу в космос вводит.
Мазок – похлеще масок – одинок… Но каждый так премьерен, как Пророк. И так пределен, как судьбы манок.
Ансамль картины – в сотвореньи мира. Он так самодостаточен, как мина. Не каждому та мина отзовется, а лишь тому, кто от нее взовьется. Не каждому Дибирова картина откроется своей взрывною силой. Но если Вы вошли в его эфир, Вам отзовется бурей этот мир. И краски приглушенный драматизм откроет Вам свой страстный артистизм…
Не остывание картины в Ваших душах продлится столько,
ЕЙ
Сколько будет нужно.

Вокруг любой картины есть контакт. Дибирова ж картина – потянет на трактат.
Цепочка мыслей, выраженных в цвете, пригласит Вас проникнуть в суть столетий, воспринятых как магма новизны в не остывающих вулканах старины.
Его картины не сжигают цветом нас, — затягивают в свой картино-стас, где грациозных мыслей изо-мир так изо-щрен, и пламенен, и кир.
Его миры – распаханы вопросами, распахнуты к нам осенью. А где же те, кто им ответит космосом на эту роль он зрителей толкает, их в сотворцов факирно превращая…

Краску Дибир Израилов Кладет на полотно так, что она не бьется мотилком вовне, не пламенит Ваш взор, а манит… манит… тянет Вас – к себе… В своей космообразующий простор. Она Вас завораживает так, что Вам не выбратся из этих обволок…
Там техника азартна за смысл запрятана за смыслом, а форма философией искрится…
Картина каждая — избыточна и страстна. И симвоЛичностью сочится все пространство.
Симфония личности насквозь промузыкалена и звуками космит картинное дыхание.
Здесь трагопись светла не здешным светом. НО из трагедии Дибир идет поэтом.
Поэтому метафор крутизна здесь – и печальна, и азартна и зорька…

ЭПИЛОГ
Газали-Дибир живет, как и работает,- размашисто, сметая все грани и границы не только меж Музами (он и художник, но и литератор, философ, был лицедеем), но и меж жанрами, меж странами и Временами…
Художник ощушает мир в его целности, в энергетическом клубке энергичных противоречий, реча свои живописные наречия в это пожареве лет бесконечья…
В его фантазиях нет дна – и безднами она населена.
Его темперамент молод потому, что молодость его была темпераментна…
Дибир стремителен и порывист, сквозь Прошлое – в Будущее прорывист.
Газали-Дибир Израилов движется к своему столетию, шедро роняя своим друзьям попутные юбилеи. Например, нынешный – шестидесятилетный…

Да не устанут твои друзья от прздников твоих Дибир!..

Владимир Климов поэт, эссеист, 2001г.г. Москва

№ 2/ ГОРЕЦ В МОСКВЕ / Вильям Мейланд,«Что приобретаешь в свободе,
то теряешь в порядке»
/Пабло Пикассо/На сетчатке глаза этого художника и, разумеется, в подсознании навсегда остались панорама гор и с раннего детства в кровь и плоть вошедшее ощущение огромного пространства и простора, звуки ветра и запах дыма из домашнего очага. Того самого дыма, который был когда-то назван поэтом «дымом отечества».Сегодня вместо гор и далей Газали-Дибира Израилова окружают городские дома российской столицы. Характерно, что обитает он в своей полуподвальной мастерской буквально под многотонными толщами этих домов. Может быть в силу этого контраста горы в детстве и отрочестве и город в юности и в зрелые годы искусство Израилова столь противоречиво и практически несоединимо в одно целое. Более того, даже такой единый вид изобразительного искусства, как живопись, и та делится у него на фигуративную и предельно реалистическую, с одной стороны, и умозрительную, наделенную тягостной эстетикой сюрреализма с другой. В данном случае определение «тягостный сюрреализм» относится
не только к конкретному творчеству нашего автора, попавшего в силовое поле огромного города. Сюрреализм тягостен в своей основе как искусство иррациональных сновидений и вязкой аморфной и зачастую подавляющей сознание пластики. Поклонники этого стиля могут привести десятки имен великих сюрреалистов творивших в только что ушедшем в прошлое ХХ веке Сальвадор Дали, Рене Магрит, Де Кирико Джорджо, Эрнест Макс и т.д. Но и этот список великих ничего не изменит в принципиальной природе явления, порожденного разрушительным веком мировых войн, революций, научных открытий и любых иных событий, деформирующих сознание и сердце человека.

В 1996 году в краткой автобиографической статье «Автор о себе» Израилов написал: «Меня волнуют разные темы и одна из них война. Законы человечества находятся между моралью и аморальностью и, к сожалению, люди за двадцать веков новой эры не смогли научиться избегать кровопролитий. Поэтому вся «агрессивная» часть моего творчества направлена против войны и диктата («Двадцатая Гаргона», «Развод», «Большая голова», «Двацатая История»… )». Но для нас важны не только и не столько словесные декларации художника, которых зритель чаще всего не знает, а собственно изобразительный ряд картины
и графические серии. Только по ним мы судим о гуманном или антигуманной направленности творчества.

В живописи Израилова конца 80-х начала 90-х годов «агрессивная часть» преобладает и упомянутые им четыре программные картины по пластике и образному строю мало чем отличаются от картин, которые по своему смыслу вроде бы не могут претендовать на агрессивность («Роза», «Блеск», «Индюк», «Разлом», «Бабуби», «Противление» и т.д.). Видимо, экспрессивная манера письма и рисования сама по себе обладает достаточной силой инерции, чтобы увлечь художника на «агрессивный путь самовыражения». И тут не столь важно, что он хочет изобразить. Решающим моментом оказывается, как он это делает.

Любопытно, что как только Израилов возвращается к сугубо дагестанской реальности ( «Арчи», «Мой Дагестан») или к нейтральным общечеловеческим темам мирной жизни («Цветение», «Пан», «Большая кукла», «Графия»), там сразу же все его экспрессивные вихри и линейные изломы затихают или делаются более плавными и округлыми, и только цветовое напряжение, особенно холодная часть спектра, остается почти всегда активным.

Я не думаю, что художник, живущий в большом городе, окончательно утрачивает способность к спокойному и гармоничному выражению своих чувств и мыслей. Подтверждением тому большинство графических произведений Израилова. Энергия обуревающих его страстей в графике ничуть не меньше. Они не считюет нужным специально преподносить их в приглушенном виде. Но показательно при этом, что графика творца оказывается в конечном счете более острой из-за отсутствия открытого цвета и более тонкой разработки свето-теневых градаций. С бумагой художник взаимодействует значительно деликатней. Материал в данном случае дисциплинирует руку, и мы тоньше воспринимаем искрящуюся серебряную структуру изображения ( «Страсть», «Свобода», «Танец», «Кароль людей», «Биллиард», «Город», «Фешнн», «Столп»…), не говоря уже о сугубо реалистических спокойных пейзажах («Цунтинка», «Монсерат», многочисленные натурные рисунки, созданные в Дагестане, Средней России или за рубежом). Дело тут вовсе не в предпочтении одного вида искусства другому. Живопись и графика Израилова составляют единое поле его многоликого мироощущения. Но я при этом как профессиональный зритель не могу себе отказать в ощущении большей цельности и концентрированности, которые получаю от его автолитографий и непосредственного рисования, от их большей светоносности и орнаментальной ритмичности. Возможно, в графике проявляется какой-то своеобразный положительный атавизм этого художника, его подсознательное родовое чувство архаики, живущее в дагестанской пластике.

Согласно известной поэтической формуле Бориса Пастернака, обращенной творческой личности («Но поражений от побед ты сам не должен отличать») художник далеко не всегда может в процессе работы точно определить, что у него получилось, а что нет. Но полностью передоверять отбор содеянного другим или даже его величеству Времени художник тоже не вправе. Так или иначе только он сам — главный строитель своего искусства. Что из этого искусства окажется востребованным, а что нет эту тайну действительно никто заранее открыть не может.

Израилов целеустремленно работает в очень разных областях помимо станкового искусства. Тем не менее по его собственному признанию самыми любимыми остаются живопись и графика. Почему? Видимо, потому, что в них он зависит только от себя, а не от «заказа и всех побочных обстоятельств, связанных с вкусовыми пристрастиями людей, материалами и технической стороной производства.

Выйдя из горного аула и осуществляя свое призвание, художник в Москве, Газали-Дибир Израилов, к счастью, не забывает, что «место, откуда ты родом, — центр вселенной…», и добавляет тут же для себя и для всех: «Береги его». Это означает, что в его организме сохранились не только центробежные, но и центростремите — льные силы. Следовательно, у нас, зрителей, есть надежда на мир в его душе и творчестве, надежда на то, что гармония гор восторжествует …

№ 1 / Moscow HIGHLANDER / William Mainland 2002«What is gained in
freedom is lost in order»
/Pablo Picasso/From early childhood retina of the artist’s eye and his subconscious bear an imprint of the immense panorama of mountains; his flesh and blood are impregnated with the sense of boundless space, the sound of wind, the smell of the smoke from his home hearth, once called by a poet the «smoke of the motherland»…Nowadays instead of mountains and boundless space huge buildings and structures of the Russian capital surround Gazali-Debir. It is significant that he is dwelling in a semi-basement studio right under their multi-ton bulk. And perhaps due to this contrast — mountains in childhood and a city in mature years — the art of Izrailov is so contradictory that it is practically impossible to unite it into a single whole. More over even such an integral art as painting brakes down in his work into figurative and purely realistic, on the one hand, and speculative endowed with burdensome aesthetics of Surrealism, on the other hand. In this case the term «burdensome Surrealism» can be applied not only to the works of our artist who found himself in the field of force of a huge megalopolis. Surrealism is burdensome in its nature as an art of irrational dreams and visions, and the amorphous plastic frequently suppressing the consciousness. Admirers of this style can name scores of great Surrealists who worked in the just gone 20th century — Salvador Dali, Reasnais Magrit, Jorgio de Cirico, Max Ernst, etc. However this list of great artists will in principle change nothing in the nature of this phenomenon resulting from the destructive century of world wars, revolutions, scientific discoveries and other events deforming the human consciousness and heart.

In 1996 in his short autobiographical article «Author about himself» Izrailov wrote, «Different themes interest me, war being one of them. Human laws lie between morals and immorality and to my great regret, for 20 ages of the new era people have not learnt to avoid bloodshed. That is why all «aggressive» part of my work is directed against wars and dictate ( «20th Gorgona», «Divorce», «Big Head», «20th History»…). Yet there are not the oral declarations of the artist (rarely heard by the observers) that matter much but his works proper — paintings and series of drawings. Only by them we can judge about humanistic or anti-humanistic trends of his creations.

The «aggressive» part is prevailing in Izrailov’s painting of the late 80s and early 90s and the four program pictures mentioned by the artist do not differ much in their plastic and the manner of depiction from the pictures which in essence could hardy pretend to aggressiveness («Rose», «Brilliance», «Turkey», «Breaking», «Babuli», «Opposition», etc.). The expressive manner of painting and drawing itself seems to possess enough inertia to carry the artist away to that «aggressive road of self-expression». And in this case it is not very important What he wants to depict. The decisive factor is How he is doing it.

It is interesting that as soon as Izrailov returns to purely Daghestan reality («Archi», «My Daghestan») or to neutral themes of peaceful life common to all mankind (“Blooming», «Pan», «Big Doll», «Graphia») all his expressive vortexes and linear fractures fade away or become smooth and rounded and only the color tensity especially that of the cold part of the spectrum almost always remains active.

I do not believe that an artist living in a big city completely looses the ability for calm and harmonic expression of his feelings and thoughts. And the majority of Izrailov’s drawings confirms it. The energy of violent passions the artist is possessed by equally manifests itself in his drawings and he does not deem it necessary to deliberately smooth them. But significant is the fact that in the long run the artist’s drawings turn to be more acute due to the absence of open color and more accurate development of light and darks gradation. The artist is more delicate while working with paper. In this case the material itself disciplines the artist’s hand and the sparkling silver structure of the image is perceived with more precision («Passion», «Freedom», «Dance», «King of the People», «Billiards», «City», «Fashion», «Pillar» …, saying nothing of purely realistic serene landscapes (“Tzuntinka”, “Montcerat” and numerous drawings from nature created in Daghestan, Middle Russia or abroad). And it is not a matter of preference of one kind of art to the other. Izrailov’s painting and drawing form an integral field of his multifaceted attitude. And being a professional observer I cannot help feeling more integrity and concentration coming from his autolithographs and draughtsmanship itself, from their more vivid light bearing nature and ornamental rhythm. Perhaps some peculiar positive atavism and his subconscious ancestral sense of antiquity pertaining to the Daghestan plastic manifest themselves in his drawings.

According to the well known poetic formula of Boris Pasternak directed to a creative personality «…you should distinguish not your triumph from defeat…» the artist himself cannot always judge whether he succeeded or failed. Neither has he the right to fully entrust the others or even His Majesty Time with the selection of his works. In any case only he himself is the main builder of his art and which of his works will be in demand is a mystery that no one can unravel in advance.

Besides easel paining Izrailov is purposefully working in a diversity of spheres. Yet as he himself admits painting and drawing remain the most favorite ones. Why? Apparently there he can fully depend only on himself and not on «commissions» or other circumstances arising from people’s tastes and predilections, materials and technical aspects of production.

Gazali-Debir Izrailov came from a mountain aul (a village in Daghestan) and though now he is realizing his vocation of an artist in Moscow, fortunately, he does not forget that one’s «… birth place is the center of the Universe». «Cherish it!», says the artist to himself and to all of us. And it means that both centrifugal and centripetal forces are still preserved in him. So we, observers, have a gleam of hope that there will be peace in his heart and his creations and that the harmony of mountains will triumph…